Дуняша-Авдотья ("Постоялый двор")

Смотри также Творчество Тургенева

Девушка лет двадцати, сирота; "состояла" в числе горничных Лизаветы Прохоровны. Она была недурна собой, стройна и ловка; черты ее, хотя неправильные, могли понравиться: свежий цвет кожи, густые белокурые волосы, живые серые глазки, маленький круглый нос, румяные губы и особенное, какое-то развязное, полунасмешливое, полувызывающее выражение лица, — все это было довольно мило в своем роде. Притом она, несмотря на свое сиротство, держала себя строго, почти надменно: она происходила от столбовых дворовых". "Одевалась" "опрятно и щеголяла своими руками, которые действительно были чрезвычайно красивы". Ко всем своим поклонникам "относилась" с большим пренебрежением, с самоуверенной улыбочкой выслушивала их любезности и если отвечала им, то большей частью одними восклицаниями вроде: "да! как же! стану я! вот еще!.." "Эти восклицания у ней почти не сходили с языка". Она "провела около трех лет в Москве в ученье", где и "приобрела те особенного рода ужимки и замашки, которыми отличаются горничные, побывавшие в столицах". Дворовые "отзывались о ней, как о девушке с самолюбием, которая, хотя и видала виды, однако, себя не уронила". Аким любил ее, "гордился ею — особенно когда сравнивал ее с другими дворовыми девушками". Только "Лизавета Прохоровна по милости Кирилловны не слишком благоволила к ней". В роли Акимовой жены (замуж вышла она не по своей охоте) "Дуняша оказалась плохою хозяйкой, плохою подпорой мужу. Она ни во что не входила, грустила, скучала", а потом, хотя и "полюбила свой дом, распоряжалась припасами, присматривала за работницей", но "делала все кое-как" и "одеваться" "стала довольно небрежно: лень ее обуяла". На время "страстная любовь к Науму захватила Дуняшу"; и "случилось это так скоро, словно приворотного зелья подсыпали ей в чашку": "Ведь я для тебя, — говорит она Науму, — душу свою загубила, воровкою стала для тебя..." Внезапный переворот в ее жизни очень состарил и смирил ее: она "подурнела и упала духом". Поселившись снова на женской половине у Лизаветы Прохоровны, Д. совсем "опустилась, стала одеваться очень бедно, почти грязно, и от столичных замашек модной горничной, от привычек зажиточной дворничихи не осталось уже в ней и следа..." Ее никто не замечал, и она сама была "рада, что ее не замечали".